Гость нашего интервью – выпускница СПбГАТИ (курс Николая Владимировича Беляка) при «Санкт-Петербургском Интерьерном театре», режиссер и актриса «Магаданского государственного музыкального и драматического театра» Светлана Кузнецова. Поговорили о ремесле и тонкостях актерской игры.
Вопрос-ответ
– Светлана Юрьевна, как вы поступили в театральный?
– Я из Башкирии, из города Салавата. Была музыкантом, училась на фортепианном отделении; и вдруг решила, что фортепиано – это не тот способ, которым могу себя выразить. Хотелось свободы. Поехала в Петербург, город мечты, и там уже поступила.
– Какие были первые впечатления от Питера?
– Думала, что увижу романтику, архитектуру, искусство. На второй день я кричала и плакала: «Мама, увези меня отсюда». Потому что количество туристов и рекламы не соответствовало поэтическому настрою. Позже мы с мамой неожиданно оказались под проливным дождем в 6 утра, вокруг было мало иллюминации и город раскрылся.
– Вы отучились в Питере. Как оказались здесь?
– Наш мастер, Николай Владимирович, предложил воспользоваться творчеством Александра Галича, взять из его песен поэтические тексты и попробовать прочитать их в форме драматических монологов. Например, «Балладу о генеральской дочери» (16+). Это был эксперимент, он впервые был представлен зрителям в доме-музее Анны Ахматовой. Студенческая работа, абсолютно ни на что не претендующая. Но тема оказалась настолько сильной и глубокой, что это вылилось в трехгодичную работу. Молодые люди, по 20 лет, вдруг стали открывать для себя те страницы истории, которые были нам абсолютно не известны. Мы, как все наши сверстники, больше любили тусоваться, а тут для нас открылась некая другая сторона жизни.
Нам устраивали встречи с людьми, которые прошли сложный путь ГУЛАГа. Они абсолютно светлые. Пройдя все эти ужасы и пережив великую трагедию, оставшись в живых, они сохранили невероятный свет в отношении к жизни и веру в людей. И так была создана эта работа – спектакль, который назывался «Галич. Возвращение» (16+). Моя самая большая мечта была – сыграть его в Магадане. Это трехчасовой спектакль, состоящий из трех актов. Спектакль, в котором нет никакой музыки, почти нет декораций. Только черный кабинет, а из реквизита: стул и стол. Выходил в свет «обнаженный» артист – не прикрытый ни музыкой, ни декорациями. Один монолог, второй монолог, третий… Собирались судьбы людей: от директора магазина до заключенного в лагере. И эти все персонажи шли вереницей друг за другом, и мы видели и надломленных людей, и наживающихся людей. Получился срез той эпохи. Зритель сидел, его не нужно было развлекать. Были те, кто демонстративно говорил что-то, вставал, уходил. Но больше всего подкупало, что молодежь, которая приходила, досматривала, и потом они говорили, что для них это стало большим событием. Мы ездили с гастролями по северному Уралу: Княжпогост, Лабытнанги, Ухта, Инта, Воркута, Салехард. Мы играли на сценах, которые строили заключенные. В Магадане работал наш друг – режиссер. Он предложил приехать сюда и поработать. Мы приехали в Магадан не как на север для зарабатывания денег, не как в пустое пространство. Одним из номеров этого спектакля была известнейшая песня Галича «Облака». Алексей Удальцов исполнял «Облака», о Колыме, о Магадане. Буквально за год до нашей поездки, когда вообще еще ни о чем не было известно, я вдруг сказала: «Боже, Саша, как бы я мечтала побывать в Магадане». Вот я и в Магадане.
– Мечта конкретно сбылась. Как вам город?
– Для материка Магадан – это клеймо. Но это современный город, развивающийся, отличающийся от материковой провинции. Этот город живет очень бурно. Большинство жителей постоянно на материке, а тем более если говорить о магаданском зрителе. Это зритель, который летом посещает Александринский театр, Мариинский театр, Большой театр. Зритель не дремучий, а, наоборот, просвещенный. Что касается нашего магаданского драматического театра – это удивительный театр, который начался с лагерного клуба. Нельзя не знать эту историю. Удивительные люди здесь работали и работают. Здесь есть у кого учиться. Жаль, что мы немножечко разучились видеть друг друга, слышать друг друга, понимать друг друга, уважать то, чем мы занимаемся, с кем мы общаемся. И если быть чуть-чуть более внимательным, то открываются новые и горизонты, и люди, и возможности для творчества. Потому что нельзя говорить, что Магадан – это провинция, и здесь только депрессия, и нечем заняться… Нет. Есть абсолютно другое.
– Возможно ли работать в театре ради искусства без компромиссов?
– Это очень сложный вопрос. Нельзя работать в театре и говорить: «Ой, все плохо, приехал режиссер и создал плохую постановку…». Я придерживаюсь другой точки зрения. Если ты работаешь здесь, постарайся внести в эту работу что-то свое. Если плохой спектакль, то сделай хотя бы свою роль такой, чтобы она и вытаскивала плохую
постановку. Да, много и «вкусовых» вещей. Недаром мы говорим о разнице между столичными и провинциальными театрами. Если в большом городе мы можем найти зрителя на любой «вкус», то в провинции нужно под зрителя подстраиваться. Кто наш зритель, и на что он пойдет смотреть? Вы были на «Уолл-стрит». Работа яркая, приходишь и отдыхаешь. Для постановки глубокого драматического спектакля здесь нет возможности. Потому что на него не пойдет зритель. А от этого, как бы нам ни хотелось, возникают определенные обстоятельства. Это и финансы – зритель важен для того, чтобы театр мог существовать. Надо просто к себе обратиться: захочу ли я, отработав день, прийти в театр и не то, что задуматься, а просто страдать сидеть, плакать?
– Лукавить не буду: «Уолл-стрит» мы не высидели, ушли на половине. Почему кому-то кажется, что в Магадане зритель не готов посещать глубокие постановки?
– Кто-то из великих сказал: «Если существует какое-то однозначное мнение, значит спектакль плохой». Нас здесь трое сейчас, и каждый из нас отнесется к одному и тому же по-разному. Так же и здесь. Есть определенная процентная составляющая – кто, как и зачем пойдет. Все-таки больший процент зрителей, конечно, хочет отдохнуть. Но есть у нас в репертуаре спектакли, над которыми нужно подумать. Государственному театру очень сложно рисковать. Хотя, он идет на эксперименты – как в постановке «Мадам Ферран» (16+). Да и других рисков много. Даже прекрасно поставленный спектакль на следующий день может развалиться просто потому, что, например, один артист сегодня не выпил кофе, а второй…
– Выпил.
– …Выпил кофе, да. Театр – это риск. Мне очень близка малая сцена, потому что мы воспитывались на ней. И я люблю, когда зрители рядом. Потому что ты можешь воздействовать. Актерство – это же воздействие. Ты не имеешь права солгать. Это сразу прочитается: мы видим друг друга близко. Ты дышишь, и зритель тебя слышит. На большой сцене все достигается другими средствами. Малая сцена – это абсолютная атмосфера, и, если ты ее не создал, провалится все. Вот на премьере «Мадам Ферран» (16+) все были воодушевлены, атмосфера поднялась. А на второй день подустали. Каждый спектакль ты должен выходить и выкладываться. Я не могу выйти на сцену и думать о борще. Я должна оставить все за порогом, иначе мне не поверят.
– Вы сказали, что в Питере можно восполнить энергию, просто прогулявшись по Невскому. А в Магадане куда сходить, отогнать плохое настроение, зарядиться и продолжить работать в таком же ударном режиме?
– Здесь это природа. Когда мы летели в Магадан, очень все пугало. Холод. Непонятно, что здесь подкупило. Я теперь не понимаю, когда говорю с собой честно, смогу ли я без этого жить. Даже зная об ужасах, которые здесь происходили, все равно ты не можешь не быть потрясенным этой природой.
– Мы знаем, что у тебя муж актер. Расскажи, как вы совмещаете театр и личную жизнь? Девчонкам выходить замуж за актеров или нет?
– Нет. Если ты не занимаешься одним и тем же делом, то тяжело друг друга будет понять. Какой мужчина сможет выдержать, что, жена с утра до ночи пропадает в театре ради великого искусства. Жена что должна делать?
– Борщи.
– Дом, борщ, дети. И поэтому здесь мы оба понимаем, в каком супе варимся.
– Борщ на сцену приносить нельзя. Можно ли сцену на кухню переносить? Бывает такое, что тумблеры в голове переключаться не хотят после работы?
– У нас идет очередная постановка. И все, ты уже раб. Где бы ты ни был, что бы ни делал, с кем бы ни разговаривал, все равно у тебя внутри все это «варится». Наша задача ведь не только выучить текст и красиво выйти, знать, куда выйти. Ты будешь работать над своей ролью днем и ночью, постоянно. На сцену ты должен выходить и быть свободным. Это часть профессии, и в то же время нужно быть убедительным. Если я человек низшего сословия, то я не могу быть с маникюром, я просто сама себе не поверю. И в жизни ты начинаешь жить так же. Ты начинаешь общаться с людьми и пристраиваться. По-другому общаешься, подстраиваешься, смотришь. Ты погружаешься в нужную атмосферу. Другой вопрос, насколько. Мы знаем много случаев, когда люди из этого не выходят. Это уже другая грань. Ты меняешь маски, на себя надеваешь другую шкуру, другую шубу, другой костюм. И нутро должно одеваться.
– Бурлеск в Магадане – возможно или невозможно?
– Мы уже пресытились всем. Правда. Я не знаю, что еще способно удивить, нас уже ничем не удивишь. И бурлеском уже не удивишь, мы этим полны. А вот возможностью каких-то человеческих отношений, их простотой и подлинностью… Мы все это видим в кинофильмах и воспринимаем абсолютно спокойно. А что нас будет удивлять со сцены? Человек всегда будет оставаться человеком. Не важно, какой пройдет период времени, мы всегда будем хотеть есть, и всегда будем хотеть пить, всегда будем требовать комфортных условий, и, конечно же, мы всегда будем любить, хотеть общаться. Катя Пастухова, наша артистка, пришла и сказала: «Представляешь, в Японии они женятся на кибер-женах». Это какие-то уже отклонения нашего времени. Но все равно, это все не долгосрочно. У человека всегда будет потребность в человеке. Отсюда, как бы ни развивалось кино, театр будет жить вечно. Потому что, несмотря ни на какие эксперименты, прекрасный звук, декорации, экраны, что бы нас ни потрясало, как ни стреляли бы пистолеты – все равно возвращаться будем к этому, простому.
– Наш предпоследний вопрос: трасса.
– Дорога в никуда? Нет, наоборот, куда-то. В прошлом году я летала в Хабаровск. Автобус заезжал на Уптар. Как раз мы проезжали мимо зоны, которая еще действует, где стоят вышки. Я вдруг вспомнила рассказы Шаламова и истории о побегах людей. Я еду в автобусе, одета в шубу и теплые сапоги, но я вся насквозь продрогла. Как люди, которые были лишены всего, решались здесь на такой отчаянный поступок – бежать? Когда летишь на самолете, подлетаешь к Магадану и видишь только сопки и ржавые реки, но при этом все фантастически красивое. Насколько жажда свободы владела людьми, что они уходили в это «никуда», в это абсолютно суровое пространство… Это невозможно понять. Я бы очень хотела съездить на Талую, увидеть остатки лагерей. Причем, когда мы разговаривали с мальчиком с Талой, и у меня, конечно, первый вопрос «А как? А что там осталось?», он ответил: «Ну, ничего. Когда все закрыли – металл сдали, я даже себе мотоцикл купил». Если для нас это своя боль, попытка что-то понять, часть истории, то люди, которые здесь живут, к этому всему проще относятся.
– Пожелания слушателям и вопрос следующему гостю.
– Приходите в театр! Театр удивительный, и там работают удивительные люди, которые создают спектакли. Каждый спектакль – это труд большого количества людей. Очень бы хотелось снова застать тот момент, когда к магаданскому театру вновь начнут относиться как когда-то, когда стояли очереди за билетами, когда в нем совсем молодыми играли наши великие – Николай Бекасов, Валерий Бунякин, Михайлова Светлана Александровна… А вопрос: как сделать так, чтобы молодым людям и подрастающему поколению в нашем городе было интересно?