Народный музей Дальстроя в Сусумане был создан с 2008 года. Тогда гостю нашего интервью, Михаилу Шибистому, в очередной поездке на Мальдяк друзья подарили много «железа». Эти останки принадлежали различным строениям, орудиям труда, быта и прочее – самых разных годов прошлого столетия. Михаил Петрович необычные подарки выкидывать не стал, а отвез их в гараж, где долгое время хранил. Со временем необычных подарков стало прибавляться. На сегодняшний день это уже не остатки чего-то там, а основные экспонаты в музее, который и создал Михаил Шибистый.
Вопрос – ответ
– Михаил Петрович, расскажите о Вашем знаменитом музее, увлечении фотографией и об истории нашего края. Вы родились на Украине. Как Вы оказались на Колыме и почему Вы остаетесь жить здесь?
– Это долгая история. После Украины я жил на Херсонщине, потом меня призвали в ряды военно-морского флота. Три года служил на Балтийском флоте, на точке радиометристом. Потом пошел в Севастополь, в СПОРП «Атлантику», три месяца отучился на учебном судне «Глеб Успенский». Получил аттестат матроса второго класса. Пока зарабатывал визу, ходил по Черному морю на РТМ «Феодосия», ловили рыбу возле острова Змеиный. Потом принимали, перерабатывали, морозили рыбу под Сухуми, Батуми. А когда заработал визу, мы всем экипажем улетели на Канарские острова. В Лас-Пальмасе наше судно стояло в ремонте. Ловили рыбу возле Западной Сахары, недалеко от берега: там шел морской карась и сайра. Потом мы пошли через Атлантику на Панамский канал, и там в 400 милях от берега напротив Чили ловили изумительную скумбрию и ставриду. Мы морозили ее до 70 тонн в сутки. Все тогда хорошо заработали. Потом, когда уже в Севастополе работы не стало, с Сахалина приехал представитель базы океанического рыболовства из города Корсаков с огромным плакатом «Вас ждут просторы Тихого океана». А мы молодые, нам было все по плечу. 1100 человек написали заявления, уволились и перебрались туда. Тоже сначала надо было визу зарабатывать. Взяли меня рулевым на теплоход «Комета», длиной 46 метров. Это небольшое каботажное судно, которое снабжало судна базы океанического рыболовства, стоящие на ремонте в Советской гавани, в Находке, во Владивостоке или в Петропавловске-Камчатском. Мы колесили туда-обратно. Интересно было, Дальний Восток очень красивый и мне очень понравился. Всегда со мной была фотокамера «Практика», которой я снимал интересные сюжеты. А однажды мы шли с Камчатки через Охотское море и попали в страшный шторм. Крен достигал почти 40 градусов. Старпом и штурман постоянно дежурили и смотрели на корму, и когда подходил очередной огромный вал, давали команду изменить курс так, чтобы волна не била в борт, нас могло просто опрокинуть. Сменившись с вахты, мы не могли долго уснуть: находясь в койке, мы стояли то на ногах, то на голове в прямом смысле. С трудом добрались до Татарского пролива, там спрятались за мысом возле поселка Москальво, где переждали бурю.
Моя жена Ирина – крымчанка, из Бахчисарая, она училась там в торговом техникуме на бухгалтера. Когда я женился, решили вместе поехать работать на Сахалин, хотели вместе попасть на плавбазу и идти в рейс. В Южно-Сахалинском техникуме были только очное и вечернее отделение, а заочного не было. Поэтому мне пришлось уволиться с базы океанического рыболовства и перейти работать в порт. А Ирина пошла работать помощником бухгалтера в Корсакове. Перед этим я выучился на докера-механизатора. Это практически универсал: портальные краны, погрузчики, судовые, маневровые лебедки и т. д. Вообще было интересно, конечно, по молодости побывать в разных концах света.
– А Вы не скучаете по свободной моряцкой жизни, когда можно отправиться на другой конец света, порыбачить?
– Нет ответа. У меня младший брат окончил Херсонское мореходное училище имени лейтенанта Шмидта, стал механиком. Ходил на теплоходе «Шота Руставели» в кругосветки. И на 11-й Всемирный фестиваль молодежи и студентов на Кубе (16+) он возил наших советских артистов, певцов, композиторов. Он везде побывал. Потом устроился в Херсоне механиком-дублером капитана на речных судах. Теплоходики ходят туда-сюда, как трамвайчики. Он, конечно, много повидал.
Рыбак берега не видит, рыбак видит в основном только море. А мне однажды пришлось 270 дней быть в океане, не видя берега. Мне понравилось, хотя, конечно, непросто было. Но и незабываемо, конечно. И скучал я по дому, по друзьям. А потом, когда вернулся, уже весна: все цветет, все пахнет, красиво. Конечно, это запоминается надолго.
– А Вам приходилось во время этих плаваний сходить на берег других стран, Вас пускали?
– Я был на острове Гран-Канария, Канарские острова – это главный остров этого архипелага в Лас-Пальмасе. Нас пускали в увольнение по три-четыре человека, назначали старшего. Магазин «Новороссийск», магазин «Одесса», русские названия, которые там уже просто знают, потому что русских судов очень много приходит. И продавцы знают. Они и по-русски немного говорят. Хотя мы тоже пытались запомнить ключевые слова. “Gracias”, “Buenos Dias”, “сеньор”, какие-то фразы сложить, чтобы можно было что-то узнать, что-то купить. Был и в Перу, в Лиме, в Кальяо. Больше двух лет я служил радиометристом на острове Вайндло в Финском заливе. Там тоже у нас был шестивесельный ял, мы ходили с мотором. На днях начал переснимать старые черно-белые негативы, и опять во мне всколыхнулись воспоминания.
– Но удивительно, что Вы, пройдя на судах полмира, все-таки решили остаться на Колыме. Что Вас здесь удерживает?
– У меня московская прописка: есть, где жить. Но здесь живу, потому что здесь интересней. Там человек растворяется, там он все время в каких-то шорах. Туда нельзя, сюда нельзя, только прямо! А здесь – пожалуйста, куда хочешь, туда поехал. Никаких пробок. Я восемь лет по Москве каждый день баранку крутил. Сложно, когда три-четыре часа в пробке простоишь, невозможно жить и работать. А здесь – спокойно, город небольшой. Кажется, Магадан, это как всего лишь один микрорайон Москвы. И то, здесь можно чуть ли не пешком его пройти из конца в конец за полчаса туда-сюда, не считая окраин. Москва – сложный город. А здесь прикипаешь душой. Даже когда на «материк» уедешь – неделя-вторая проходит, и все, – что-то тянет обратно на Колыму. Жаль, годы уходят. Еще силы есть, планы куда-то сходить, чего-то достичь. Посмотрим, что получится.
– Хотелось бы поговорить о Вашем музее. У нас есть три крупных музея: музей Инны Васильевны Грибановой в Усть-Омчуге, в Ягодном – Ивана Паникарова и Ваш народный музей в торговом доме «Таежник» в Сусумане. Расскажите, пожалуйста, у Вас три музея: Дальстроя, Советского Союза и зоопалеонтологии. Какой появился первый?
– Музей истории Дальстроя. В 2008 я поехал на Мальдяк, и там друзья железа надавали, в гараже лежало: что намыли, то и лежит. Если хочешь – забирай. Я взял, там было килограммов двадцать: наконечники буров, болты, ключи. Привез, мешки положил в гараж. Потом поехал в Ягоднинский район на Джелгалу, поговорил с председателем артели. Слово за слово, говорит, намываем, попадаются то рельсы, то кирки. А можно я заберу? Да, говорит, забирай. А там как раз в торговом доме ниша у вахты свободная. Я сам – плотник, сделал маленький уголочек. Потом мы начали ездить, искать, другие люди стали собирать и приносить. Где-то процентов 70 этого я привозил из лагерей Бутугычага и Днепровского. Незабываемый лагеря, страшные, раскиданные. Тяжело до них добираться. Больше всего, конечно, привез из лагеря Днепровского. Как раз машина туда добиралась, там было, чего набрать для экспозиции. Там и сейчас есть много чего интересного. Музей все время пополнялся экспонатами и расширялся. Самый молодой – зоопалеонтологический, но медленно он собирается: старатель приносит какую-то косточку, какой-то череп; недавно с Челбаньи принесли большой череп шерстистого носорога; бивень мамонта нашли напротив поселка Холодный (он торчал прямо на крутом берегу, пока мы собирались, он уже оттаял и упал на берег), пришлось брать лодку и добираться на ней. Я его обработал, сейчас он в музее, все смотрят. Еще с Холодного передали шкуру медведя и препарированную голову. И шкуры есть, и рога оленя, лося. Один бульдозерист привез нижнюю челюсть пещерного медведя: она очень тяжелая, можно представить, какая мощная это была зверюга. Что можем, то и делаем. Фотографии природы, птиц, зверей, что мне удалось за эти годы наснимать, тоже расставил, развесил. Люди приходят, им интересно. Но вообще больше всего, конечно, задерживаются в зале, посвященном СССР. Потому что там все вокруг родное, наше, знакомое, а если незнакомое – спрашивают. И книги мы ставим. Там есть детские книги по 5, по 10 копеек из старой советской библиотеки.
– У Вас есть экспонат – вагонетка и история о ней.
– Это было, когда Московский музей истории ГУЛАГа нас с товарищем нанял помочь разобрать на Днепровском вышку. Сейчас она прекрасно стоит в Музее ГУЛАГа в Москве во внутреннем дворике, лестницу только убрали, чтобы детвора не лазала и не разбилась. Представитель Московского музея ГУЛАГа – Егор Ларичев – привез интерактивную панель для нашего музея. Она до сих пор в музее Дальстроя, можно посмотреть, послушать воспоминания прежних колымских сидельцев. Кому интересно – мы включаем, там рассказывают, как и за что люди попадали на Колыму, как они работали. К поездке на Днепровский мы хорошо подготовились и взяли инструменты. Это была первая экспедиция Московского музея истории ГУЛАГа в этот лагерь. И что интересно, на этой вышке, на внутренней стороне доски мы нашли инициалы, видно того плотника-зэка, который строил. А на второй доске нашли дату постройки – 1954 год.
Во вторую поездку мы поехали уже двумя машинами. Был директор Московского музея ГУЛАГа Роман Романов. С ним были двое ребят, которые управляли квадрокоптером. И был Антон Андросов, который снимал видео. В общем, они подошли к этому довольно-таки серьезно. Ведь на Днепровском до сих пор остались цеха, ленты, ролики; здания остались, где-то около 10 сторожевых вышек. До сих пор ходишь в этом, как через себя пропускаешь, очень гнетущая атмосфера. Вышки построены по периметру на сопках, чтобы можно было за всем наблюдать. Много колючей проволоки. Правда, все это позарастало, многое пришло в негодность, истлело. На одной сопке на самом верху была наклонная шахта: рельсы, а рядом лежала вагонетка. Москвичи вагонетку посмотрели, сфотографировали, пошли в другое место. А я с ними не пошел. Потому что, когда увидел эту вагонетку, то решил ее забрать. И начал ее кантовать, где-то километра полтора толкал и переворачивал. Подтащил, сколько мог к низу сопки и загрузил сам прямо в машину. Потом слышу голоса: ребята идут к машине со своими артефактами. Я открываю сзади дверь, а там эта вагонетка, все так и остолбенели, говорят: «Михаил, это как, не может быть, чтоб ты сам». А сейчас эта вагонетка занимает достойное место в моем музее. Из второй поездки еще удалось привезти сварную кровать. Начальство этого лагеря отдыхало на таких кроватях. Тоже удалось разместить в экспозиции. Потихоньку коллекция пополнялась.
Была еще третья экспедиция Московского музея на Бутугычах. Тогда мы два раза натыкались на медведицу с двумя медвежатами: я думаю, никому не надо рассказывать, что это такой за зверь. Мы проходили где-то в 100 метрах от медведицы, и она на нас посматривала. Видела нас, и медвежата встали и на нас смотрят. Мы обошли эту медведицу от греха подальше. А затем наткнулись на старую свалку, где нашли некоторые артефакты. Не зря обошли мишек.
– Вы сказали, что каждый раз Вы пропускаете всю эту историю через себя. Что Вы чувствуете, когда оказываетесь в лагере?
– Больше всего меня поразил Бутугычаг. С нижнего лагеря, где мы делали остановку, с товарищем Владимиром Ивановичем почти целый день добирались до ОЛП «Сопка». Там вертолет высадил основную группу, которая уже начала заниматься розысками. ОЛП поразил тем, что многие дома были построены без раствора, просто так. Заключенные складывали каменные пластины друг на друга, потом делали деревянные перемычки, ставили окна, двери. В одном здании нашли остатки двухъярусных нар: видно, солдаты там спали. А заключенные – в основном, в брезентовых палатках. В палатках стояли одна или две печки-бочки, и все. Наверху, на сопке, вообще дров почти не было. Видно, заключенным приходилось спускаться вниз, находить валежник и поднимать наверх, чтобы можно было протапливать эти помещения, потому что там постоянно ветра зимой. Я вообще не представляю, как там можно было выжить. Испытание это было. Много там осталось техники, оборудования, редуктора, разные тросы, кузня – то, что с собой не унесешь. Нашли там целый моток колючей проволоки. Вертолетчики потом перелетали на то место, чтобы уже не тащить ее где-то километр до места общего сбора.
– Как Вы считаете, как проволока или гвоздь, найденные в лагерях, помогают рассказать его историю?
– Кто-то может и смотря на гвоздь много чего рассказать и вспомнить. Это меня, наверное, не так впечатлило, как впечатлили дела заключенных из поселка Нексикан, которые оказались в моих руках. Вот, действительно, когда листаешь эти дела 40-х, начала 50-х годов… Мурашки по коже. Буквально судьба человека: вот он отсидел пять, шесть, восемь, десять лет, потом пошел шурфовщиком, опробщиком, проходчиком. И после освобождения они оставались, и потом получали премии, грамоты, государственные награды за хорошую работу. Листаешь и узнаешь, где он родился, кто его родственники. Сейчас, кстати, начал делать запросы. Вообще непростая судьба у этих дел: очень сложно найти родственников бывших сидельцев спустя 80 лет. Надеюсь, это не повторится. Колыма сейчас не для узников. Хорошо здесь, где просторы для души, для творческих замыслов, каждый человек может найти себе применение. Недавно были в гостях на Мальдяке у предартели Тупицына Н. В. и он спросил у моих друзей, как они попали в наши края, а те ответили, что попали по моему приглашению, а он заметил: «раньше сюда ссылали, а теперь – по приглашению друзей едут». Мы посмеялись. Так что приезжайте к нам на Колыму. Пока молодые.
– Мы недавно встречались с Александром Навасардовым. Мы с ним тоже обсуждали эту тему, и когда речь зашла о том, что музей ГУЛАГа вывез вышку, он сказал, что это очень плохо, что они ее «украли», что никого не поставили в известность и никого не спросили, и что так делать нельзя. Как Вы считаете?
– Я считаю, что ничего страшного в этом нет, потому что там до сих пор осталось около 10 вышек. Они все гниют, никто за ними не смотрит. Спокойно можно подойти и сжечь любую вышку, и никто даже не спросит, ничего не скажет, пальчиком не погрозит. Так народ хоть посмотрит, что это такое. Не все же могут в такую даль выбраться. Не все, далеко не все, особенно пожилые, те, кто дети репрессированных. А они придут в музей и посмотрят на эту вещь, у них будет понимание, как было это на самом деле. Нет, не зря. Ну, конечно, я понимаю Навасардова, у него характер хозяйственника.
– Вы помогали вывезти эту вышку?
– Да, вывезли за два захода. 19 километров нужно было по тайге через озера проехать, через множество рек, пока на трассу не вывезли. Сергеева Владимира Ивановича я там оставил. А Егора Ларичева мы оставили, чтобы дежурил, возле оставшейся вышки. Ружье ему оставили – медвежьих следов много, поэтому подстраховаться никогда не повредит. Приехал я во второй раз, загрузили остатки и вернулись на трассу. Поймали КАМАЗ, который шел из Сусумана с контейнером. Договорились, что он довезет до Магадана. Но он в дороге сломался, кое-как добрался. Начали мы сдавать эту вышку – никто не принимает, все требуют документ на вышку и я стал нервничать: «какие еще бумаги вам надо на эти старые бревна и доски!». Сколько транспортных компаний обошли – бесполезно. В конце концов, мы нашли компанию, которая согласилась везти автомобильным транспортом. И вот, потихоньку до Новосибирска, из Новосибирска – до Урала, с Урала – попутки. Вышка шла, наверное, больше трех месяцев. Также с мест бывшего лагеря Мальдяк, где находился в заключении Сергей Павлович Королев, я выкапывал лиственницы и несколько раз возил в Москву. Это отдельная история. В первый раз я брал лиственницы высотой до 2,5 метров, длинные. Только одна прижилась. И кедровый стланик прижился. Случайно не стал я веточку кедрового стланика выдергивать с корня лиственницы. Лиственница пропала, а кедровый стланик разросся.
– Насколько я знаю, музей ГУЛАГа сейчас реализует новый проект по консервации лагерей и лагерных зданий. Вы что-то об этом знаете?
– Да, в Магадан приезжал директор музея Роман Романов. Они решали там в Москве на высоком уровне сделать музей под открытым небом. В данном случае – музей Дальстроя. Кто-то хочет сделать политическую окраску той ситуации, кто-то, может, хочет сказать, что здесь все были виноваты, и поэтому невиноватых не было. Всякое было. Кто-то сидел за анекдот, где-то неосторожно рассказанный, кто-то – за колоски. Также здесь были «лесные братья» с Прибалтики, бандеровцы, воры всякие. Я не могу судить. А размышлять на эту тему можно бесконечно долго. Те, кто приезжает в Сусуман, в музей Дальстроя, видит только документальную историю. Есть приказ начальника Дальстроя Никишова, допустим, о выдаче спирта заключенным, есть орудия производства. Да, конечно, были перегибы, но время было суровое. И война была, в которой Советский Союз победил неимоверными усилиями. Не будь этого колымского золота, еще неизвестно, как бы обернулась наша победа. Может, еще бы дольше шла война, еще больше были бы жертвы. Люди, даже те, которые здесь сначала были по принуждению, так и оставались жить до конца своих дней, некоторые уже на «материк» потом выбирались только в отпуск. Колыма затягивает.
– Как Вы думаете, сильно ли отличается Ваш музей от музея Ивана Паникарова и Инны Грибановой?
– Наверное, с Паникаровым немного схожи, но у него больше стендов. Он же работал журналистом, у него есть опыт по этой части. У каждого – свой музей. Я не видел музея Грибановой, хотя думаю все-таки заехать туда и пообщаться с ней. У меня экспонаты друг против друга очень плотненько, и хорошо. В Магаданском краеведческом музее на пять квадратных метров один экспонат: тачка, камушки, что-то еще. А у нас места нет, а люди приходят. Наш начальник милиции говорит: «я уже пятый раз прихожу, и каждый раз нахожу что-то интересное, что-то новое». Люди приходят, смотрят, я стараюсь ничего не упускать: кто принес, тут же записываю, что принес и откуда именно.
– Вы бы хотели, чтобы у Вас было отдельное здание именно для музея?
– Смысла нет. Люди приходят в торговый дом за покупками. И тут же по ходу остановились на минутку у музейного зала: что-то интересное увидели. В другом зале – постоянно меняющаяся фотовыставка. Когда мы были в Томске, я сделал выставку. Потом первая, вторая, третья волна мобилизации, как провожали наших мобилизованных, выставил. И люди приходят, каждый раз каждый что-то находит для себя интересное. Был я у дочери Сергея Павловича Королева, Натальи Сергеевны в Москве, и делал фотографии. У нее дома прекрасный музей космонавтики, такой своеобразный, и у нее на 12 апреля все время собираются космонавты. И вот она подарила три книги для Сусуманского народного музея. Интересно встречаться с людьми, которые что-то знают, которые как-то касаются того, чем я занимаюсь. Наверное, именно это дает толчок к дальнейшим действиям.
– Какие у Вас дальнейшие планы по работе музея?
– Дело в том, что это не моя основная работа, за нее никто не платят. Единственное, что МУП «ТЭС», наш ЖКХ Сусуманский, предложил те помещения, в которых находятся музеи, изымать из оплаты по отоплению. «Вот как церковь, – говорят, – с вас мы не будем брать». Спасибо им. Они стали первыми, кто реально помогли. Потому что помощников почти нет. Все в здании делается своими руками за счет торгового дома. Я считаю, что, наверное, это правильно – быть не только торговым предприятием. Один раз я снял фотовыставку, тут же посыпались вопросы: «А почему? А где?» «И как надолго?» Ответил, что будет следующая новая экспозиция. Успокоились.
– У Вас из семьи никто репрессирован не был?
– Абсолютно никто.
– То есть, кроме этого интереса Вами ничего не движет? Вам никто, как Вы сказали, зарплату не платит?
– Зарплату никто не платит, как и Ивану Паникарову. Мы с ним, как он сказал, два дурака, которые тянут лямку, и все. На голом энтузиазме, наверное. Мы не обижаемся. Пусть нам мало кто помогает. Главное, что не мешают.
– Ваша цель – показать, как на Колыме было. Что касается сегодняшнего дня, Ваши фотоработы, Ваши фотовыставки – какой Вы хотите показать Колыму сегодня? Какая она для Вас?
– Колыма всегда интересная. И природа здесь красивая. Интересные люди. Многие приезжают сюда не случайно.
– Трасса.
– Четыре года назад я пытался на автомобиле «Хайс» проскочить в октябре-начале ноября по трассе с Магадана на Сусуман. Думал, получится. Еле-еле поднялся на Бурхалинский перевал, кое-как скатился. Добрался как раз до Амбардаха, где стояла артель – Ягоднинская «Заря». На улице – 41 градус. Топливо загустело, забились все фильтры. Я попробовал сам устранить проблему, но не получилось. Поднялся в бытовку, говорю: «Может быть, машину в теплый бокс, отогреть и как-то завести? Подъезжает джип, цепляем машину тросом и загоняем в бокс. Тут же ребята тепловую пушку включили, аккумуляторы тут же на подзарядку поставили. Молодцы! Спасибо им большое. Так и добрался до Сусумана. А другой раз сам еду: ага, стоит другой. «Чего стоишь?», «Двигатель…». Хватаешь на веревку и километров 20 его тащишь. Как-то доставку мы делали на Мяунджу. Еду обратно, смотрю – «скорая» стоит на нулевом километре, где поворот на Теньку, и водитель с медсестрой летят мне навстречу: двигатель у них заглох, печка не работает, а в машине находится больной, на улице – ниже 40°С. До Сусумана их тащил. Здесь мало людей. Здесь каждый человек на виду. Как не помочь? Нет, человеку надо помочь. Это нормально. Это правильно.
– Вопрос от нашего предыдущего гостя, Анны Шаповаловой, директора агентства по туризму. Она спросила: «Если бы Вы могли жить в любой точке на земле, где бы Вы остановились?»
– Хорошо там, где ты живешь.. Этот край нельзя бросать! Нельзя оставлять один Магадан. Обязательно должны быть поселки. Пусть экономисты считают: рентабельно – нерентабельно. А люди должны здесь жить! Нужно поселки благоустраивать, заселять. Например: из 45 поселков в Сусуманском районе осталось сейчас только 4 – это Кедровый, Мяунджа, Холодный и наш Сусуман. В остальных нескольких поселках сезонно живут лишь артельщики. А ведь наш район по площади больше Московской области, где проживают миллионы людей, а в нашем Сусуманском округе – всего порядка 9.000 человек. Обидно!
– Пожелания слушателям.
– Бороться, искать, найти и не сдаваться!