Александр Викторович Васильчук уже на протяжении нескольких лет занимается производством напитка из иван-чая, варенья из орешков стланика, эфирного масла из орехов стланика. О своем производстве, как оно повлияло на жизнь самого предпринимателя, о рецептах и почему не планирует покидать Колыму, он рассказал в своем интервью.
Вопрос – ответ
– Александр Викторович, вопрос от нашего предыдущего гостя, скалолаза и альпиниста Егора Первушкина. Если бы Вы стали первооткрывателем какой-либо точки, как бы вы ее назвали?
– В первую очередь, это зависит от самой точки.
– Вы бы хотели куда-то отправиться? Найти что-то неизведанное?
– Да. Дух авантюризма всегда присутствует, мне кажется, в каждом мужчине. Что-то найти, что-то открыть, побывать в новом месте и поделиться этим со всеми. Мне кажется, название все-таки должно быть связано с эпохой, с самим человечеством, чтобы люди, услышав это название, понимали, о каком времени идет речь. Сейчас живем в сложную эпоху, в эпоху перевернутого мира. Многие смыслы меняются, изворачиваются, переворачиваются. В принципе, «гора Перевернутая» звучала бы круто, мне кажется.
– Александр Викторович, насколько я знаю, Вы родились не на Колыме, Вас сюда привезли родители. Расскажите, пожалуйста, о них. Почему они решили сюда приехать, кем они работали? Где Вы родились?
– Я родился на Украине. Мама из Новгородской области. Папа также родился на Украине. Дедушка с бабушкой познакомились в Германии, их угнали на работы во время Великой Отечественной войны. Они там познакомились и встретили победу, и вместе уже вернулись к деду. В 1983 году мы приехали сюда. Отец работал водителем, мама работала продавщицей. Отец первый приехал сюда по приглашению, мы с семьей приехали уже потом. Три года уже благополучно перешли в пятый десяток. Прижились.
– А они ехали с какой целью?
– Заработать. Здесь были большие зарплаты. Но все-таки природа взяла свое. Остались здесь, прикипели. Я отсюда уезжать не планирую. Это край, в котором я вырос, в котором я получил образование, в котором воспитывался. Я жил в этом краю, ходил в лес. Я люблю эту землю.
– Сколько Вам было лет, когда Вы переехали?
– Восемь-девять лет. Третий класс.
– Вы помните свои первые впечатления, когда Вы приехали на Колыму, когда увидели природу. Пока летели, что Вы видели из иллюминатора? Какие у Вас были первые мысли об этом крае?
– Это был первый полет в жизни. Когда уже сюда подлетали, конечно, сопки. Хотя были двадцатые числа июня, на некоторых из них лежал снег. Интересно было все. Когда прилетели в Сусуман, встретил отец, мы поехали в Кадыкчан, остановились у ручья, и в нем был лед. Вода была ледяная. Для меня тоже это было очень интересно. Летом – ледяная вода.
– Как прошло Ваше детство в Кадыкчане? Насколько я знаю, это был небольшой поселок?
– Ну, как «небольшой». Есть критерии, что, когда население достигает отметки в 10 тысяч человек, присваивается статус города. Кадыкчану не хватило пару сотен людей, чтобы стать городом. Поселок был большой, даже три поселка. Это старый Кадыкчан, с которого все начиналось, он находился практически на трассе. Новый Кадыкчан, где была шахта. И новейший Кадыкчан, где уже были пятиэтажные дома: современный поселок, который строился в 70-80-е годы. И даже в 90-е годы дома еще строились. Я даже успел в старших классах, это в конце 80-х годов, поработать на стройке разнорабочим. Летом школьники на практику устраивались в РСУ и могли работать в течение лета всего. Я за лето работал два месяца и получил 615 рублей. Это были приличные деньги. Отправил их бабушке на Украину, и она мне оттуда прислала джинсы, джинсовую куртку. Такие вещи, которые здесь нельзя было найти, но там они продавались у фарцовщиков.
– А что строили? Жилой дом?
– Нет, свинарник возле шахты. По-моему, он так и не вошел в эксплуатацию. Так и остался недостроенным.
– Ваши родители работали так же?
– Да, отец работал на БелАЗе, мама работала сначала в школьной столовой, затем продавцом в кулинарии. Потом, в 91-м году я уехал, поступил в институт в Комсомольск. Затем, после института вернулся.
– А на кого Вы отучились?
– Я поступил на инженера-технолога сварочного оборудования, проучился три года. Я даже не знал, на кого учусь. Поступил туда по спортивной квоте, занимался греко-римской борьбой. Пока спортом занимался, учился. Спортом перестал заниматься – перестал учиться. Уехал обратно на север, в Магаданскую область. В 1994-м году пошел в армию, в лихие 90-е. Отслужил, вернулся. Пытался даже в 1998-м году уехать, прожил в Нерюнгри. В 2005 году, когда появилась возможность, вернулся обратно в Магадан.
– Почему вернулись? Как правило, все говорят, что Колыма не отпускает, по северу заскучали.
– Да, я вроде жил на севере, в Нерюнгри. То же самое, но люди другие.
– Какие «другие»?
– Не знаю, они на западе более корыстные, что ли. Здесь людей меньше, но край суровый, и поэтому один не выживешь. Надо помогать друг другу. И люди более сплоченные. Вроде бы и подальше друг от друга, потому что территория огромная, но при этом, если встречаются, они как-то больше друг от друга. Взаимовыручка, все это здесь присутствовало.
– Вы в 2005-м вернулись в Кадыкчан?
– В Магадан уже вернулся. Кадыкчан уже был закрыт. Кадыкчан закрыли в 2001-м году, если не ошибаюсь. Люди до последнего не хотели уезжать.
– А Ваши родители?
– Родители уехали. Отец остался на Мяундже. Они с мамой разошлись.
– А по какой причине закрыли поселок?
– В 90-х годах был взрыв на шахте. Погибли люди. Посчитали, что шахту содержать нерентабельно. Поселки начали закрываться. Потребность в угле на севере начала падать. Вывозить куда-то его на юг? Тоже понимаем, что не сильно нужен. Поэтому шахта закрылась. Работа пропала. Люди начали выезжать. Кто-то выезжал, кто-то еще работал. Держались до последнего. Пока уже свет не выключили в поселке. Тогда только люди начали переезжать на Мяунджу, в Сусуман. В 2008 году там жил кадыкчанец. Один, без света. Человек, отказавшийся уезжать. Сейчас я, к сожалению, не знаю, где он. Жил до последнего.
– Я недавно был в Тополовке. Там люди живут до сих пор. У них просто стоит генератор. Тополовка функционирует как национальное село. Воду из речки берут. И у них везде печки стоят. Интернет есть. Я с ними общался, спрашивал, не думают ли они переехать в Эвенск. Люди все как один отвечают: «Нет. Даже с учетом того, что я не здесь родился. Это все равно моя земля. Мне здесь хорошо, мне здесь нравится». Просили передать, что Тополовка будет жить. Как Ваши родители отреагировали на новость, когда им сказали, что поселок закрывается?
– Никто не хотел уезжать с поселка. Притяжение у этой земли какое-то… Сюда приезжаешь, и такое ощущение, что земля… покинутая какая-то. И ты прикипаешь к этой земле. Она к тебе прикипает, ты к ней прикипаешь. Это взаимное притяжение. Сейчас на севере нет таких зарплат, как были. Есть люди, которые не хотят отсюда уезжать. А есть временщики. И вот временщики, конечно, все портят. Они не живут сегодня. Они хотят жить завтра, но при этом не понимают, что они живут сегодня. Они мечтают уехать, но не могут. Возможно, кто-то из них также приезжает за деньгами, а потом остаются.
– Насколько я знаю, Ваша компания «Дары Колымы» началась с того, что Вы взяли дальневосточный гектар в Сеймчане и начали там собирать иван-чай. По образованию Вы – горный инженер. На первый взгляд, это все не очень между собой вяжется. Расскажите, как Вы осмелились на такой предприимчивый шаг? Как Вы проснулись с этой мыслью, что нужно заняться этим?
– Много факторов на это повлияло, но были возможности, был интерес. У нас была группа квадроциклистов, которые купили квадроциклы еще в 2010 году и ездили на них по округе. И вот в одной из этих поездок меня угостили иван-чаем. Тоже наши магаданские ребята. Принес этот чай домой, очень понравился, начали пить. Выпили его, побежали в магазин, в магазине нашли хороший иван-чай, тоже нам понравился. Это был чай с Урала, компания «Айдига». И до Нового года мы его пили. И вот на Новый год он закончился в магазине, и встал вопрос, что пить дальше. Начали заказывать в Интернете. И уже когда он начал приходить, мы поняли, что цена не означает качество. Можно купить дешевый чай и насладиться им, а можно купить дорогой, и придет солома. И, помня тот магаданский чай, которым нас угостили, мы с супругой решили, что если у нас есть свое прекрасное сырье, то попробуем сделать сами. Купили оборудование. Встал вопрос, где его разместить. Я сам – кадыкчанский, супруга – сеймчанская. Я сел в машину, она сказала: где выберешь, туда и поедем, там и будем делать. В Магадане нам не понравился чай, потому что у побережья воздух соленый, почва соленая. И вкус другой у чая. Не такой цветочный, не такой ягодный. Не те нотки. Объехав трассу, я принял решение, что самый оптимальный вариант – это Сеймчан. Тем более, в Сеймчане поблизости нет артелей, которые бы распахивали землю. Поблизости очень много полей, на которых произрастает иван-чай. Сырье есть. Загрязняющих факторов минимум. Одна котельная, и та работает только зимой. Поэтому было принято решение, что в Сеймчане, тем более что супруга из Сеймчана, там еще домик остался у них. И вот рядом с этим домиком взяли гектар. И уже на этом гектаре поставили цех. И вот делаем чай благополучно уже седьмой год. Занимаясь чаем, понимаем, что к чаю можно создать варенье. Так родилась линейка варенья. Но опять-таки, работая с ягодой, мы понимаем, что на варенье остановиться тоже вроде как глупо. Можно же еще и пастилу сделать, соки. Также еще учась в школе, гуляя по сопкам, собирая шишки, задавались с ребятами вопросом: было бы хорошо, если бы продавались уже чищеные орехи. Тяжело их щелкать, но вкусные. И вот, когда начали работать с чаем, с вареньем, подумали, что пора бы уже вернуться к шишке. Думали, что это все просто, что мы возьмем нашу шишку, поедем в Новосибирск, где изготавливают оборудование. Скажем: у нас есть шишка, сделайте нам оборудование, уменьшите, пускай будет у нас работать. К сожалению, не получилось. Наш орех оказался не только мелким, но еще и жирным. Поэтому оборудование очень быстро забивается, жир попадает в рабочие части. Мы задались целью все-таки найти оборудование, победить эту пыль, маслянистость, и на шестой год нам это удалось. В прошлом году линию установили, налаживали. Еще доводим ее до совершенства, она работает, но всегда хочется большего.
– То есть, Вы здесь первопроходцы, Вам приходится создавать инновации?
– Да, мы первые в Магаданской области почистили шишки кедрового стланика. 6 лет назад мы разговаривали с «кедровиками», которые работают по сибирскому кедру. Они говорили, что это сумасшествие – такой орех мелкий. Фракцию меньше 7 миллиметров они не обрабатывают, потому что это уже невыгодно, а у нас рабочая фракция плюс-минус 5,5 миллиметров.
– Как Вы в итоге решили эту проблему?
– Решили с помощью ветра. За счет того, что все обдувается, пылесосы высасываются. Плюс хорошо забытый старый способ расколки ореха.
– Здесь Ваш инженерный опыт пригодился, станок этот, я так понимаю, был сделан на заказ?
– Да, на заказ. Обратились на завод в Новосибирске, нам сказали, что оборудование могут только уменьшить, но они не сделают шишкобойку. Порядка 3-4 часов мы разговаривали. Нам сказали, что эта линия не будет у нас работать, потому что орех уникальный. Но у человека из завода были идеи, они показались мне разумными. Получилось, и орешек чистим на сегодняшний день, первые в Магаданской области.
– То есть, Вы создали новый станок?
– Мы приспособили старые станки. Основные станки придуманы специально для кедрового ореха, но из этих станков у нас взято всего два. Другие станки взяты из зерновой линии: станочек с пшеничной линии приспособлен к нашему ореху, что-то взято с кукурузы. Разные сборные, и эта сборная помогла почистить наш орешек.
Мы работаем на свои деньги. Тяжело это, очень тяжело. Это новое дело строится без кредитов. В это новое предприятие кредиты не берутся, поэтому очень тяжело. Свободных денег не особо.
– Если очень тяжело, почему не бросаете?
– Интересно. Никто этим не занимался. Хочется создать что-то новое.
– Вы трудитесь только с женой? Или кто-то у Вас еще работает?
– Нет, на сегодняшний день у нас два человека привлеченных, и мы с супругой. Четыре человека.
– Вы думали о том, что это могло бы все расшириться до таких масштабов, что это могло бы Сеймчану, Кадыкчану, любому другому поселку, где Вы могли бы запустить похожее производство, дать вторую жизнь?
– Это зависит от рынка. У нас рынка нет, как это ни печально. Все оборудование рассчитано на приличные объемы. 100 тонн ядра мы готовы выдать каждый год. Но куда их девать? Орех абсолютно новый. В центральном районе мы пытаемся продавать, но никто не знает кедровый стланик, все боятся. Мелкий, желтый, невзрачный. Мы-то знаем, что он вкуснее, чем кедровый орех. Но там еще не знают, тяжело работать с этим.
– У Вас сразу бросается в глаза отличный дизайн, нехарактерный для того, что у нас делалось раньше.
– Даже сталкивались с тем, что это и беда наша. Люди не верят, что Магадан может выпускать такой продукт.
– Кто в ответе за дизайн, за название «Дары Колымы»? Почему так называется? И почему написано, что у вас без ГМО и консервантов?
– Полное название у нас и предприятия, и торговой марки – «Дары Колымы – природа дарит вкус». Мы стараемся сохранить именно вкус. Если в старых рецептах идет в варенье сахар – мы кладем его. Только с учетом того, что наша ягода гораздо более концентрированная, чем материковская. Мы стараемся не убивать ее сахаром.
– Я был в Азербайджане на шоколадной фабрике. И нам там показывали производство, конвейеры, линию. Нам рассказывали, что для разных стран шоколад делается по-разному. По-разному добавляется сахар, и самый сладкий идет для Востока, потому что там живут самые сладкоежки. Для России делают вкус средней интенсивности. Побывав там, понимаю, что это все, оказывается, не так просто, как кажется на первый взгляд.
– Сахар – это консервант. Он создает особую среду, в которой не плодятся бактерии. Мы стараемся этого консерванта положить как можно меньше. Потому что наши ягоды содержат компоненты, помогающие им сохраняться. Не добавляем лимонную кислоту. Заменяем лимонным соком прямого отжима. Стараемся не работать с химическими продуктами. Подать именно тот старый вкус. Чтобы ты открыл голубичное варенье, и у тебя был во рту не вкус сахара, а именно голубики.
– Вы говорите: «тот старый вкус». На что Вы ориентируетесь?
– На те варенья, которые бабушка, мама варили еще в детстве. Варенье мы не варим, то есть оно не кипит. Почему мы называли свое варенье «томленое»? Там голубика томленая, жимолость. Оно нагревается до особой температуры, и в этой температуре оно определенное время томится. Затем оно убирается, остывает. За счет этого остывания происходит обмен веществ. Проникновение сахара. Сахар проникает в ягоду, ягода проникает в сахар за счет перепадов температуры. Но они не резкие, они плавные.
– Кто Вам придумал такой дизайн? Почему люди на него, как Вы сказали, реагируют с недоверием? Как вообще люди в центре реагируют на название «Дары Колымы»? На слово «Колыма» люди до сих пор реагируют: «Лучше вы к нам». Как Вы боретесь со стереотипами в промышленных масштабах? На чем Вы делаете акцент?
– Вот так и боремся. Стараемся меньше говорить, а больше делать, показывать, что здесь прекрасный край. Показываем наши красивые места, показываем, что у нас есть ценные продукты в лесу: северные, чистые, экологические, которые насыщают организм здоровьем за счет того, что они более концентрированы, чем южные растения. У южного растения вегетативный период чуть ли не 200 с чем-то дней в году. У нашего же, того же стланика, вегетативный период всего 95-110 дней. Он должен за эти 100 дней «обследиться» такими элементами, такими свойствами, чтобы не замерзнуть в – 60 градусов, чтобы не разорвало волокна. Для этого должна быть особая жирность, которая не замерзнет, не разорвет. Все предусмотрено. Орешки потому и жирные, что на севере. Даже наше масло кедрового стланика пробуешь, у него совершенно другая температура проникновения в тело. Ты его в рот кладешь, у тебя нет масляной пленки во рту, потому что температура выше, чем температура плавления масла. Поэтому проникновение практически моментальное.
– Можете поделиться универсальными простыми рецептами, по которым каждый северянин мог бы у себя дома что-нибудь приготовить из местных продуктов?
– В прошлом году мы сделали кедровый мед. Довольно-таки популярный среди населения. Молодая шишка моется, перебирается и закладывается с медом в теплое место. 40-50 дней в теплом месте. Мы закладываем в алюминиевых молочных бидонах. Главное потом – не пугаться. Просто начинает все бродить. Но потом все успокаивается. Потихонечку. Готовый продукт хранить лучше в холоде.
– Ваши дети тоже идут по Вашим крестьянским стопам?
– Они с нами постоянно. Постоянно стараемся как-то привлечь. Тяжело, конечно, современных детей привлекать к таким занятиям. У них столько отвлечений: телефоны, гаджеты, приставки. Но все равно пытаемся увлечь, заинтересовать, показать.
– Производство сильно повлияло на Ваш образ жизни? Вам приходится вставать с зарей и пахать до захода солнца?
– Конечно, повлияло. Когда ты начинаешь жить ближе к природе, ты даже стараешься жить по часам природы, по солнцу. Летом, как правило, ночи белые. В 4-5 утра уже хочется подорваться с кровати и куда-то бежать. Не спится. Бегаешь до 9-10 вечера, пока с ног не валишься, надо прилечь. Зимой – наоборот. Световой день маленький. Тяжело очень рано проснуться. У ребенка первая смена. Просыпаешься, когда солнце встает. Ждем лето. Часы, которые у нас на руках, это часы, которые мы сами себе придумали. Есть биологические часы, с ними гораздо интереснее жить и легче.
– Вопрос для следующего гостя.
– А что он делает здесь, на севере?
–Трасса.
– Трасса – это жизнь. Другие люди на трассе встречаются. Она живая. Она может помочь, а может и загубить. У меня была машина, и если я останавливался кому-то помогать, она постоянно козлила. Поехал в Омсукчан. Зима. На «нуле» остановились перекусить, чай попить. Стоит машина. То заведется, то заглохнет. Никто не подходил. Уже проезжаем, остановились. Открыли окно. «Чего ты эту машину мучаешь?» А она, говорит, «сиканула». Не заводится, глохнет. На улице – 50 градусов, а время уже 10-й час. Странный человек, помощи не просит. Берем эту машину на прицеп, и через 20 километров на сцепку. У него тормозов нет. И получается, что он догоняет и разбивает мне машину сзади. А второй раз остановился на этой же машине, лето, тоже стоят люди и голосуют. Машина заглохла, аккумулятор дохлый, помощи просят. Отключили аккумулятор, прикурил, поставил аккумулятор обратно. Он взял, да закрыл всю мою машину. Пришлось бить стекла. Вот такая машина была, не колымская.
– После этих приключений Вы поменяли автомобиль?
– Да, поменял. Он сейчас в городе, радует людей, все хорошо. Большая машина, но вот она как-то не любила людям помогать. Не сошлись вот в этом плане мы с ней.
– Пожелания читателям.
– Жить сегодня. У нас на севере беда, что люди живут «завтра». Но при этом жизнь все равно проходит здесь. Синдром отложенной жизни. И они и сами не живут, и другим не дают. Потому что они не хотят ничего вкладывать в эту территорию. Почему люди уезжают, а потом рыдают и пытаются вернуться обратно? Потому что там уже другое. Жизнь здесь прошла. Там люди своей жизнью жили, ты здесь жил своей. Но ты здесь откладывал жизнь свою, чтобы пожить потом там. И получается, ты и здесь не пожил, и там уже пожить не можешь. Поэтому и уезжают, и умирают в ближайшее время. От тоски, от чего, не знаю. Смена климата тоже влияет сильно. Организм такой: лег на диван, значит, пора уходить в другой мир. Хочется пожелать, чтобы люди задумывались. Есть желание уехать – так бери и уезжай.